Маменькин сынок
- ПАВЕЛ, поделитесь первым воспоминанием о себе.
— Когда мне было полтора года, я сломал руку. Хорошо помню, как мне накладывали гипс: когда он был уже на руке, обнаружили, что перелом со смещением. Гипс сняли, снова сломали руку, вправили и сделали все заново. Я побежал по коридору и опять упал...
— Так вы, наверное, с пеленок хулиганили?
— Нет. Одно время, до того как пошел в школу, я даже был маменьким сыночком. Родители разошлись. В тот момент меня окружали одни женщины: мама, тетя, две бабушки (мы с папиной семьей до сих пор общаемся) и мамины подруги. Меня даже в садик не отдали, потому что один день, проведенный в нем, заканчивался для меня очередной болезнью. Потом мама снова вышла замуж. Мой родной папа был водителем. Он недавно умер. А второй отец, который воспитывал меня с раннего возраста, — врач. Его я тоже папой называю.
Мы переехали в город Киев, я пошел в школу. У нас был рабочий, босяцкий и достаточно шпанистый район. Там нужно было либо дома сидеть и держаться за мамину юбку, либо выходить в люди и менять свое мировоззрение. Я выбрал второе.
— Тогда, наверное, родители надели "ежовые рукавицы"?
-Нет, никогда. У нас была достаточно демократичная семья. Конечно, у меня и сестры (Настя Стоцкая — младше меня на семь лет, сейчас играет главную роль в мюзикле "Chicago", а ее фото можно часто увидеть на московских троллейбусах) были свои ограничения. Например, мама была против того, чтобы я болтался на улице. Приходилось заниматься спортом и музыкой, но, конечно, и вырваться погулять удавалось.
— И на каком же музыкальном инструменте вы играли?
— Сначала на скрипке. Но я человек хитрый, мне стыдно было ходить по улице с футляром, я выглядел как «ботаник». И всеми силами стал доказывать, что не люблю скрипку. Мне нужен был такой инструмент, который не надо было бы таскать с собой — чтобы выглядело так, будто я не на занятия иду, а гуляю. И меня посадили за пианино. Но для меня хуже не было занятия, чем сидеть и тренькать. Это было ужасно. Причем я был обязан заниматься один час каждый день. А моим любимым времяпрепровождением была улица. Родители этого очень боялись, и правильно — улица ничего хорошего с молодым организмом не сделает.
— А в школе делали успехи?
— На самом деле я был очень безбашенный мальчик. У меня было ощущение, что я лучше всех. Это, конечно, неправильно, но выкинуть из головы это было невозможно. Я много читал. Уроки делать ненавидел. Любил только литературу и историю, а все, что касалось точных наук, терпеть не мог. Например, когда учил физику, то в учебник вкладывал книжку. Мама заходит и видит, что читаю физику, а на самом деле я читал Жюля Верна, Дюма.
— Начитавшись, наверное, искали на свою голову приключений?
— Конечно. В школе я очень любил делать всякие гадости. Например, мы взрывали патроны на чердаке. Один раз, когда не было одного урока, мы шатались по школе, чердак был открыт, и мы туда по-тихому залезли. Все вынули свои патроны, набитые серой, выстроили вкруг и подожгли. Получилось так, что это чудо взорвалось над кабинетом химии, и там отлетел кусок штукатурки. А так как за неделю до этого в Киеве было легкое землетрясение, то бедная наша химичка подумала, что это толчок из земных недр и сейчас начнет рушиться здание. Началась срочная эвакуация из школы. Нам тогда повезло, не засекли.
Лет в 15 мы покупали в аптеке гидроперит и заворачивали в фиксаж для фотографий. Через какое-то время начиналась химическая реакция: валил дым, и очень сильно воняло. На уроке истории я засунул эту штуку в портфель своей одноклассницы. Когда появился дым, все заорали. А я выдал себя тем, что стал мерзко хихихать. Историку сорвало башню, он стал трясти меня за грудки, ребята за меня заступались… Все удачно закончилось.
Еще мы плевались жеваной бумагой. В аптеке покупали для этого целыми партиями длинные стеклянные трубочки. Делали летние и зимние рогатки: летние — из дерева, а зимние — из проволоки, с венгеркой-резинкой. Все это происходило поэтапно: сначала эра плевательная, потом эра гидроперита, эра рогаток, потом все поливались водой. Летом все делали брызгалки. Если у кого-то был водяной пистолет, он был царем. Даже если это был плохой китайский — все равно. И еще была самопальная вещь — брали пипетку, делали в ней дырку и всовывали ластик. Когда пипетку подставляли под кран, вода шла только в резинку, а ластик играл роль клапана, чтобы вода не выливалась. Получался пузырь. Зажимали в пальцах и поливались.
— Часто за свои подвиги попадали к директору?
— Часто. Но я завоевал репутацию человека, который постоянно участвовал в различных мероприятиях. Поэтому мне было можно немножко больше, чем другим, — это я сейчас понимаю.
— Интересно, когда вы в первый раз выпили?
— Впервые я был пьян в 15 лет. У меня был одноклассник Дима Платонов по кличке Платон. Он носил очки и походил на «ботаника», но был абсолютно без башки. Платон принес бутылку самогона — пол-литра. Мы взяли еще одного парня — и пошли в овраг, который находился возле школы — весь заросший деревьями, с дикими собаками. Взяли с собой кусок булочки. Когда выпили, я просто не мог стоять на ногах, падал, хохотал. Выбирался из оврага, скатывался вниз. Когда вылез и встал, то понял, что идти ровно просто не могу, и тогда решил бежать. Друзья отвели меня домой, родителей, слава богу, не было. Я лег спать. Наверное, они все поняли, потому что такой перегар в комнате стоял, что мама дорогая! Мне казалось, что «проскочил», но когда утром проснулся, то увидел, что я весь в синяках и ссадинах, болело все тело. После этого я очень долго вообще не мог видеть спиртное. Таким пьяным не был никогда.
— Курить, конечно, тоже начали в школе?
— Первой сигаретой, которую я выкурил в 14 лет, была «Прима» без фильтра. Вначале мы бычки собирали, чай курили, руки натирали всякими листиками, жевали какую-то дрянь, чтобы запаха не было. А потом я стал воровать у отца сигареты с фильтром. Вставал рано утром и вынимал их у него из карманов. В советских пачках находилась фольга, которая сильно шуршала. И чтобы перекрыть шум, я начинал петь что-нибудь.
— А наркотики в вашей жизни были?
— Легкие были. Марихуана. Я же учился в ГИТИСе! Хотя марихуану не считаю наркотиком.
Любовь с трагедией
— МУКИ переходного возраста пришлось испытать?
— Естественно. Они у всех были: прыщи и поллюции. Это нормально. Девочек зажимали в раздевалке, юбки поднимали…
— Кстати, о девочках…
— До четырнадцати лет я очень сильно их боялся. Но еще в первом классе был влюблен в отличницу Оксану Забенко. Все началось с того, что я не умел завязывать шнурки, и это делала за меня мама. Мне было стыдно. Тогда девочка Оксана говорит: «Давай я тебе завяжу». Влюбился я в нее быстро, по-детски начал представлять, как у нас будут дети, как мы будем мужем и женой. А класса с четвертого я был влюблен в Наташу Караваеву. Мне казалось, что ребята об этом не знают, но, конечно, все были в курсе. Как-то я принес в школу вкусные бутерброды, которые мне приготовила мама. Девчонки навалились на меня, но я не хотел с ними делиться. Тогда они сказали, что расскажут Наташке Караваевой, что я в нее влюблен. Я им отдал все и попросил: «Только не говорите, пожалуйста». Они все равно рассказали, и мне было так стыдно… Я вообще очень стеснялся. Например, когда мы шли с мамой по улице и навстречу шла девочка, я начинал сразу плеваться, хотел показать, что крут.
Серьезная любовь со слезами, с трагедией у меня была в четырнадцать лет. Я был влюблен в Настю Ломоносову, дочь дальних знакомых моих родителей. Каждое лето я ездил к себе на дачу на Черном море. В том году мне не с кем было поехать, потому что все работали, и меня отправили с Ломоносовыми. Я подружился с Настей, влюбился, но не знал, как ухаживать за ней. Я был романтиком и считал, что женщину надо носить на руках, оберегать, а ее это раздражало. Она специально делала так, чтобы мне было плохо. А когда она мне улыбалась, я был счастлив целый день. Через некоторое время они уехали, приехала мама. Я тогда долго плакал, писал любовные письма — рассказывал в них, какой я герой. Закончилось все печально: я рыдал, хотел расстаться с жизнью и мечтал, что на моих похоронах она будет плакать.
«Таракан» и писсуар
— Вот вы говорите: были уверены, что вы лучше всех. Вам сразу удалось в этом убедить комиссию театрального института?
— Я три года поступал. Первый раз не поступил, потому что сам был дурак: ничего для этого не делал, был зажатый, закрытый. Тогда мне даже сказали, что это не моя профессия. После провала пришлось подрабатывать: устроился курьером, потом продавал подносы на рынке, работал в кукольном передвижном театре. Даже «тараканом» был — «разводящим». На рынке есть «наперстки», а есть «тараканы», которые «разводят лохов». Провалившись во второй раз, я пришел в театральную студию «Зеркало», где переиграл много больших ролей. Еще ходил на курсы во МХАТ. Если бы в третий раз не поступил, то сломался бы. Чем заниматься, я уже не знал…
— В общаге жили?
— Нет. Три года жил в Мытищах, ездил на электричке. Если опаздывал на последнюю (иногда занятия заканчивались в час ночи), ехал на метро, потом на автобусе. Но иногда просто денег не хватало — стипендия 78 рублей — и приходилось «чесать» домой пешком. Покупал пиво и по пути домой шиковал.
— Известно, что студенты и на маленькую стипендию умудряются устраивать пирушки. Как вы выкручивались?
— Попойки у нас были практически каждый день. Мы покупали порошки, которые надо было разбавлять водой, и водку. Воду брали в туалете. Я всегда ходил за водкой, но однажды, уже на третьем курсе, отказался. Надоело. Беру порошок, пустые пластиковые бутылки и иду в туалет. Оказалось, что кран висит очень низко над раковиной. Пытаюсь изогнуть бутылку и так и сяк, набираю только половину. Меня увидел мой дружок Толя и повел обратно. Подходим к большим писсуарам. Толя отгибает трубу и начинает наливать. Я говорю: «Ты что, обалдел, что ли, я не буду это пить!» Он отвечает: «Милый мой, ты три года это пьешь».
Большие деньги
— Начинающий актер всегда может подзаработать, снявшись в рекламе. Сколько, интересно, это стоит?
— Когда-то мне предлагали сняться за двести долларов. Теперь это стоило бы не двести и даже не тысячу долларов. Но я в рекламе не снимаюсь. Если в душе человека воротит от чего-то, нельзя этим заниматься, даже если предлагают миллион долларов. Потому что честь и достоинство гораздо выше, нежели деньги. Как говорила Раневская, «деньги прожрешь, а стыд останется».
— Как вы потратили первый гонорар?
— Первый гонорар я получил в 1997 году, учась на третьем курсе, за съемки в корейском фильме «Наемник Иван», — двести долларов. Купил другу магнитофон, девушке — плеер, купил дорогую водку и хорошее шампанское. На себя в итоге ничего не потратил. А первый большой гонорар я получил за «Бригаду». Потратил его бездарно, скажу честно. Мне было 25 лет, впервые в жизни увидел сумму больше, чем двести долларов. И это сильно пошатнуло психику. Из полезного купил себе хороший мобильный телефон и какую-то одежду. Но много купить было нельзя. Например, на квартиру не хватило бы. Скажу больше — в центре Москвы я смог бы купить полтора метра.
— Какая расходная статья в вашем бюджете самая большая?
— Деньги я трачу в основном на свою жену, ведь женщина украшает мужчину. Если женщина хорошо выглядит, то и мужчина рядом отлично смотрится. Еще мне нужна хорошая, желательно новая квартира, все вкладываю в нее.
— Вы могли бы заняться бизнесом. «Крышу» теперь легко найдете.
— Нет. Я занимаюсь только тем, от чего получаю удовольствие. Может быть, созрею когда-нибудь и открою свой ресторан, но только для того, чтобы воплотить какую-нибудь оригинальную идею. Но этому надо учиться. А мне сейчас нужно делать карьеру, много сниматься, делать свое имя.
Кровь на лестнице
— Вы не боялись сниматься в некоторых экстремальных эпизодах «Бригады»?
— Очень боялся дня, в который снимали убийство, — не знал, как это играть. Как играть испуг и предательство, я знаю, испытывал. Хотел понять специфику этого чувства — страха смерти. На съемочной площадке был врач, я спрашивал его, что происходит с человеком, когда ему вскрывают горло, как и откуда выливается кровь, какая у него может быть пластика: сразу ли он падает, или может ползти, бежать? Было достаточно сложно, неприятно. Я испытывал еще и суеверный страх. Это же не как детская игра: тебя ударили — ты упал. Первый дубль этой сцены был отвратительный: я сильно зажался, не понимал, что делать, какие звуки издавать.
— После «Бригады» вас узнают на улице. Что говорят?
— Кто-то: «Пчела пошел». Другие по имени знают, третьи автографы берут. Машины у меня нет, я в основном на такси езжу, и все водители говорят одно и то же: «Очень хороший фильм сняли». Сначала мне это нравилось, но сейчас начинает подгружать.
— А приходилось ли быть объектом агрессии?
— Да. Очень не люблю хамство, оно меня выводит в секунду. Я могу больно ударить человека за то, что он хамит. Все могу понять и простить: невежество, грубость, измену, предательство, тупость, но хамство… Сейчас я поспокойнее стал, начинаю философски ко всему относиться. Во-первых, понимаю, что, если полезу в драку, меня могут задеть, а мне лицом работать. Это останавливает. К тому же — если я его ударю, он ведь хамом быть не перестанет. Есть люди, которые в жизни ничего собой не представляют. Их раздражает успех другого человека, и это вызывает агрессию с их стороны. У меня такие соседи. Я у них вызываю раздражение только потому, что меня показали по телевизору, потому, что моя жена поет в «Notre Dame de Paris», потому, что мы хорошие деньги зарабатываем и у нас не звенят бутылки целыми днями. Наверное, это зависть. Например, я люблю громко слушать музыку — не ночью, днем. Музыка у меня достаточно агрессивная, например Оззи Осборн. Я не слушаю Алену Апину и редко — Бетховена, хотя классику люблю. Соседи могут прийти в четыре часа дня и сказать: «Выруби музыку!» Причем грубо. Еще несколько лет назад, даже если бы это сказала женщина, я повел бы себя неадекватно. Сейчас, вместо того чтобы выключить музыку, я делаю ее еще громче. Пару раз менты приходили. У нас дом сумасшедший, абсолютно. Двери поджигают на первом этаже. Соседи сверху постоянно дерутся, кровь на лестницах.
— В театре тоже порой люди ведут себя, как соседи в коммунальной квартире.
— Я не из тех актеров, которые «живут» в театре. Это не мой дом. Столько вокруг интересного: семья, родители, кино, репетиции…
— Сплетни вас не тревожат?
— Абсолютно не интересует, что про меня говорят. Мне не охота в этом копаться.
С мечтой о мемориальной доске
— Назовите ваши хорошие и плохие качества. Что вы любите и не любите?
— Я добрый, но могу быть очень злым. Лентяй, завистливый и циничный. Не люблю, когда висят над душой, не люблю панибратство, когда на меня кричат. Не люблю людей, которые считают, что круче них только горы, ненавижу несостоявшихся артистов. Меня раздражает «Фабрика звезд», раздражает, когда «из грязи — в князи», раздражает Николай Басков, я терпеть не могу всю нашу эстраду, ненавижу попсу, потому что это отстой и антиискусство, она вгоняет молодежь в тупость. Я люблю свою жену, родителей, сестру. Люблю детей, друзей, пирожки с капустой, свою профессию, весну. Люблю, когда люди улыбаются, когда меня узнают. Я хочу стать великим артистом, великим человеком, великим во всем. Моя мечта — чтобы на доме, где я жил, висела мемориальная доска. Чтобы обо мне слагали легенды, как о Фаине Раневской, и писали книжки.
— Что для вас значит слово «любовь»?
— Любовь — это то, ради чего мы существуем. Если говорить обо мне, то я все делаю по любви. Это какой-то момент отрыва от земли, когда чувствуешь невесомость внутри, когда тебе хорошо, когда тебя не волнует, что происходит вокруг.
— А какой вам видится идеальная женщина?
— Это любящая женщина, умеющая сделать своего мужчину. Я не верю, что человек, у которого все плохо в личной жизни, сможет стать великим. Возле всех великих людей были женщины, которые их делали.
— Вы с детства верите в Бога?
— Да. Веру мне привила бабушка. Ничего не происходит на этой Земле просто так. С самого детства я знал, что существует Бог. Сначала не понимал, где Он, — мне казалось, что это старик, который сидит на облаках. Ребенку сложно объяснить, что это не человек, что это внутри нас, что Бог везде.
— Вы сторонник патриархальной семьи?
— Нет. Во всяком случае, у меня она не патриархальная.
— Как насчет диеты и спорта?
— Постоянно борюсь с весом. Нельзя есть после шести и до двух — на еду остается только четыре часа. Соблюдаю пост. Три раза в неделю хожу в тренажерный зал. Мне еще нравятся автогонки, прыжки с парашютом и серфинг, но меня не пускает жена! Она боится за меня. И правильно: такого, как я, надо поискать, потому что я клевый!
(с) - "Аргументы и факты"
Другие статьи
На главную!
— Когда мне было полтора года, я сломал руку. Хорошо помню, как мне накладывали гипс: когда он был уже на руке, обнаружили, что перелом со смещением. Гипс сняли, снова сломали руку, вправили и сделали все заново. Я побежал по коридору и опять упал...
— Так вы, наверное, с пеленок хулиганили?
— Нет. Одно время, до того как пошел в школу, я даже был маменьким сыночком. Родители разошлись. В тот момент меня окружали одни женщины: мама, тетя, две бабушки (мы с папиной семьей до сих пор общаемся) и мамины подруги. Меня даже в садик не отдали, потому что один день, проведенный в нем, заканчивался для меня очередной болезнью. Потом мама снова вышла замуж. Мой родной папа был водителем. Он недавно умер. А второй отец, который воспитывал меня с раннего возраста, — врач. Его я тоже папой называю.
Мы переехали в город Киев, я пошел в школу. У нас был рабочий, босяцкий и достаточно шпанистый район. Там нужно было либо дома сидеть и держаться за мамину юбку, либо выходить в люди и менять свое мировоззрение. Я выбрал второе.
— Тогда, наверное, родители надели "ежовые рукавицы"?
-Нет, никогда. У нас была достаточно демократичная семья. Конечно, у меня и сестры (Настя Стоцкая — младше меня на семь лет, сейчас играет главную роль в мюзикле "Chicago", а ее фото можно часто увидеть на московских троллейбусах) были свои ограничения. Например, мама была против того, чтобы я болтался на улице. Приходилось заниматься спортом и музыкой, но, конечно, и вырваться погулять удавалось.
— И на каком же музыкальном инструменте вы играли?
— Сначала на скрипке. Но я человек хитрый, мне стыдно было ходить по улице с футляром, я выглядел как «ботаник». И всеми силами стал доказывать, что не люблю скрипку. Мне нужен был такой инструмент, который не надо было бы таскать с собой — чтобы выглядело так, будто я не на занятия иду, а гуляю. И меня посадили за пианино. Но для меня хуже не было занятия, чем сидеть и тренькать. Это было ужасно. Причем я был обязан заниматься один час каждый день. А моим любимым времяпрепровождением была улица. Родители этого очень боялись, и правильно — улица ничего хорошего с молодым организмом не сделает.
— А в школе делали успехи?
— На самом деле я был очень безбашенный мальчик. У меня было ощущение, что я лучше всех. Это, конечно, неправильно, но выкинуть из головы это было невозможно. Я много читал. Уроки делать ненавидел. Любил только литературу и историю, а все, что касалось точных наук, терпеть не мог. Например, когда учил физику, то в учебник вкладывал книжку. Мама заходит и видит, что читаю физику, а на самом деле я читал Жюля Верна, Дюма.
— Начитавшись, наверное, искали на свою голову приключений?
— Конечно. В школе я очень любил делать всякие гадости. Например, мы взрывали патроны на чердаке. Один раз, когда не было одного урока, мы шатались по школе, чердак был открыт, и мы туда по-тихому залезли. Все вынули свои патроны, набитые серой, выстроили вкруг и подожгли. Получилось так, что это чудо взорвалось над кабинетом химии, и там отлетел кусок штукатурки. А так как за неделю до этого в Киеве было легкое землетрясение, то бедная наша химичка подумала, что это толчок из земных недр и сейчас начнет рушиться здание. Началась срочная эвакуация из школы. Нам тогда повезло, не засекли.
Лет в 15 мы покупали в аптеке гидроперит и заворачивали в фиксаж для фотографий. Через какое-то время начиналась химическая реакция: валил дым, и очень сильно воняло. На уроке истории я засунул эту штуку в портфель своей одноклассницы. Когда появился дым, все заорали. А я выдал себя тем, что стал мерзко хихихать. Историку сорвало башню, он стал трясти меня за грудки, ребята за меня заступались… Все удачно закончилось.
Еще мы плевались жеваной бумагой. В аптеке покупали для этого целыми партиями длинные стеклянные трубочки. Делали летние и зимние рогатки: летние — из дерева, а зимние — из проволоки, с венгеркой-резинкой. Все это происходило поэтапно: сначала эра плевательная, потом эра гидроперита, эра рогаток, потом все поливались водой. Летом все делали брызгалки. Если у кого-то был водяной пистолет, он был царем. Даже если это был плохой китайский — все равно. И еще была самопальная вещь — брали пипетку, делали в ней дырку и всовывали ластик. Когда пипетку подставляли под кран, вода шла только в резинку, а ластик играл роль клапана, чтобы вода не выливалась. Получался пузырь. Зажимали в пальцах и поливались.
— Часто за свои подвиги попадали к директору?
— Часто. Но я завоевал репутацию человека, который постоянно участвовал в различных мероприятиях. Поэтому мне было можно немножко больше, чем другим, — это я сейчас понимаю. — Интересно, когда вы в первый раз выпили?
— Впервые я был пьян в 15 лет. У меня был одноклассник Дима Платонов по кличке Платон. Он носил очки и походил на «ботаника», но был абсолютно без башки. Платон принес бутылку самогона — пол-литра. Мы взяли еще одного парня — и пошли в овраг, который находился возле школы — весь заросший деревьями, с дикими собаками. Взяли с собой кусок булочки. Когда выпили, я просто не мог стоять на ногах, падал, хохотал. Выбирался из оврага, скатывался вниз. Когда вылез и встал, то понял, что идти ровно просто не могу, и тогда решил бежать. Друзья отвели меня домой, родителей, слава богу, не было. Я лег спать. Наверное, они все поняли, потому что такой перегар в комнате стоял, что мама дорогая! Мне казалось, что «проскочил», но когда утром проснулся, то увидел, что я весь в синяках и ссадинах, болело все тело. После этого я очень долго вообще не мог видеть спиртное. Таким пьяным не был никогда.
— Курить, конечно, тоже начали в школе?
— Первой сигаретой, которую я выкурил в 14 лет, была «Прима» без фильтра. Вначале мы бычки собирали, чай курили, руки натирали всякими листиками, жевали какую-то дрянь, чтобы запаха не было. А потом я стал воровать у отца сигареты с фильтром. Вставал рано утром и вынимал их у него из карманов. В советских пачках находилась фольга, которая сильно шуршала. И чтобы перекрыть шум, я начинал петь что-нибудь.
— А наркотики в вашей жизни были?
— Легкие были. Марихуана. Я же учился в ГИТИСе! Хотя марихуану не считаю наркотиком. Любовь с трагедией
— МУКИ переходного возраста пришлось испытать?
— Естественно. Они у всех были: прыщи и поллюции. Это нормально. Девочек зажимали в раздевалке, юбки поднимали…
— Кстати, о девочках…
— До четырнадцати лет я очень сильно их боялся. Но еще в первом классе был влюблен в отличницу Оксану Забенко. Все началось с того, что я не умел завязывать шнурки, и это делала за меня мама. Мне было стыдно. Тогда девочка Оксана говорит: «Давай я тебе завяжу». Влюбился я в нее быстро, по-детски начал представлять, как у нас будут дети, как мы будем мужем и женой. А класса с четвертого я был влюблен в Наташу Караваеву. Мне казалось, что ребята об этом не знают, но, конечно, все были в курсе. Как-то я принес в школу вкусные бутерброды, которые мне приготовила мама. Девчонки навалились на меня, но я не хотел с ними делиться. Тогда они сказали, что расскажут Наташке Караваевой, что я в нее влюблен. Я им отдал все и попросил: «Только не говорите, пожалуйста». Они все равно рассказали, и мне было так стыдно… Я вообще очень стеснялся. Например, когда мы шли с мамой по улице и навстречу шла девочка, я начинал сразу плеваться, хотел показать, что крут.
Серьезная любовь со слезами, с трагедией у меня была в четырнадцать лет. Я был влюблен в Настю Ломоносову, дочь дальних знакомых моих родителей. Каждое лето я ездил к себе на дачу на Черном море. В том году мне не с кем было поехать, потому что все работали, и меня отправили с Ломоносовыми. Я подружился с Настей, влюбился, но не знал, как ухаживать за ней. Я был романтиком и считал, что женщину надо носить на руках, оберегать, а ее это раздражало. Она специально делала так, чтобы мне было плохо. А когда она мне улыбалась, я был счастлив целый день. Через некоторое время они уехали, приехала мама. Я тогда долго плакал, писал любовные письма — рассказывал в них, какой я герой. Закончилось все печально: я рыдал, хотел расстаться с жизнью и мечтал, что на моих похоронах она будет плакать.
«Таракан» и писсуар
— Вот вы говорите: были уверены, что вы лучше всех. Вам сразу удалось в этом убедить комиссию театрального института?
— Я три года поступал. Первый раз не поступил, потому что сам был дурак: ничего для этого не делал, был зажатый, закрытый. Тогда мне даже сказали, что это не моя профессия. После провала пришлось подрабатывать: устроился курьером, потом продавал подносы на рынке, работал в кукольном передвижном театре. Даже «тараканом» был — «разводящим». На рынке есть «наперстки», а есть «тараканы», которые «разводят лохов». Провалившись во второй раз, я пришел в театральную студию «Зеркало», где переиграл много больших ролей. Еще ходил на курсы во МХАТ. Если бы в третий раз не поступил, то сломался бы. Чем заниматься, я уже не знал…
— В общаге жили?
— Нет. Три года жил в Мытищах, ездил на электричке. Если опаздывал на последнюю (иногда занятия заканчивались в час ночи), ехал на метро, потом на автобусе. Но иногда просто денег не хватало — стипендия 78 рублей — и приходилось «чесать» домой пешком. Покупал пиво и по пути домой шиковал.
— Известно, что студенты и на маленькую стипендию умудряются устраивать пирушки. Как вы выкручивались?
— Попойки у нас были практически каждый день. Мы покупали порошки, которые надо было разбавлять водой, и водку. Воду брали в туалете. Я всегда ходил за водкой, но однажды, уже на третьем курсе, отказался. Надоело. Беру порошок, пустые пластиковые бутылки и иду в туалет. Оказалось, что кран висит очень низко над раковиной. Пытаюсь изогнуть бутылку и так и сяк, набираю только половину. Меня увидел мой дружок Толя и повел обратно. Подходим к большим писсуарам. Толя отгибает трубу и начинает наливать. Я говорю: «Ты что, обалдел, что ли, я не буду это пить!» Он отвечает: «Милый мой, ты три года это пьешь».
Большие деньги
— Начинающий актер всегда может подзаработать, снявшись в рекламе. Сколько, интересно, это стоит?
— Когда-то мне предлагали сняться за двести долларов. Теперь это стоило бы не двести и даже не тысячу долларов. Но я в рекламе не снимаюсь. Если в душе человека воротит от чего-то, нельзя этим заниматься, даже если предлагают миллион долларов. Потому что честь и достоинство гораздо выше, нежели деньги. Как говорила Раневская, «деньги прожрешь, а стыд останется».
— Как вы потратили первый гонорар?
— Первый гонорар я получил в 1997 году, учась на третьем курсе, за съемки в корейском фильме «Наемник Иван», — двести долларов. Купил другу магнитофон, девушке — плеер, купил дорогую водку и хорошее шампанское. На себя в итоге ничего не потратил. А первый большой гонорар я получил за «Бригаду». Потратил его бездарно, скажу честно. Мне было 25 лет, впервые в жизни увидел сумму больше, чем двести долларов. И это сильно пошатнуло психику. Из полезного купил себе хороший мобильный телефон и какую-то одежду. Но много купить было нельзя. Например, на квартиру не хватило бы. Скажу больше — в центре Москвы я смог бы купить полтора метра.
— Какая расходная статья в вашем бюджете самая большая?
— Деньги я трачу в основном на свою жену, ведь женщина украшает мужчину. Если женщина хорошо выглядит, то и мужчина рядом отлично смотрится. Еще мне нужна хорошая, желательно новая квартира, все вкладываю в нее.
— Вы могли бы заняться бизнесом. «Крышу» теперь легко найдете.
— Нет. Я занимаюсь только тем, от чего получаю удовольствие. Может быть, созрею когда-нибудь и открою свой ресторан, но только для того, чтобы воплотить какую-нибудь оригинальную идею. Но этому надо учиться. А мне сейчас нужно делать карьеру, много сниматься, делать свое имя.
Кровь на лестнице
— Вы не боялись сниматься в некоторых экстремальных эпизодах «Бригады»?
— Очень боялся дня, в который снимали убийство, — не знал, как это играть. Как играть испуг и предательство, я знаю, испытывал. Хотел понять специфику этого чувства — страха смерти. На съемочной площадке был врач, я спрашивал его, что происходит с человеком, когда ему вскрывают горло, как и откуда выливается кровь, какая у него может быть пластика: сразу ли он падает, или может ползти, бежать? Было достаточно сложно, неприятно. Я испытывал еще и суеверный страх. Это же не как детская игра: тебя ударили — ты упал. Первый дубль этой сцены был отвратительный: я сильно зажался, не понимал, что делать, какие звуки издавать.
— После «Бригады» вас узнают на улице. Что говорят?
— Кто-то: «Пчела пошел». Другие по имени знают, третьи автографы берут. Машины у меня нет, я в основном на такси езжу, и все водители говорят одно и то же: «Очень хороший фильм сняли». Сначала мне это нравилось, но сейчас начинает подгружать. — А приходилось ли быть объектом агрессии?
— Да. Очень не люблю хамство, оно меня выводит в секунду. Я могу больно ударить человека за то, что он хамит. Все могу понять и простить: невежество, грубость, измену, предательство, тупость, но хамство… Сейчас я поспокойнее стал, начинаю философски ко всему относиться. Во-первых, понимаю, что, если полезу в драку, меня могут задеть, а мне лицом работать. Это останавливает. К тому же — если я его ударю, он ведь хамом быть не перестанет. Есть люди, которые в жизни ничего собой не представляют. Их раздражает успех другого человека, и это вызывает агрессию с их стороны. У меня такие соседи. Я у них вызываю раздражение только потому, что меня показали по телевизору, потому, что моя жена поет в «Notre Dame de Paris», потому, что мы хорошие деньги зарабатываем и у нас не звенят бутылки целыми днями. Наверное, это зависть. Например, я люблю громко слушать музыку — не ночью, днем. Музыка у меня достаточно агрессивная, например Оззи Осборн. Я не слушаю Алену Апину и редко — Бетховена, хотя классику люблю. Соседи могут прийти в четыре часа дня и сказать: «Выруби музыку!» Причем грубо. Еще несколько лет назад, даже если бы это сказала женщина, я повел бы себя неадекватно. Сейчас, вместо того чтобы выключить музыку, я делаю ее еще громче. Пару раз менты приходили. У нас дом сумасшедший, абсолютно. Двери поджигают на первом этаже. Соседи сверху постоянно дерутся, кровь на лестницах.
— В театре тоже порой люди ведут себя, как соседи в коммунальной квартире.
— Я не из тех актеров, которые «живут» в театре. Это не мой дом. Столько вокруг интересного: семья, родители, кино, репетиции…
— Сплетни вас не тревожат?
— Абсолютно не интересует, что про меня говорят. Мне не охота в этом копаться.
С мечтой о мемориальной доске
— Назовите ваши хорошие и плохие качества. Что вы любите и не любите?— Я добрый, но могу быть очень злым. Лентяй, завистливый и циничный. Не люблю, когда висят над душой, не люблю панибратство, когда на меня кричат. Не люблю людей, которые считают, что круче них только горы, ненавижу несостоявшихся артистов. Меня раздражает «Фабрика звезд», раздражает, когда «из грязи — в князи», раздражает Николай Басков, я терпеть не могу всю нашу эстраду, ненавижу попсу, потому что это отстой и антиискусство, она вгоняет молодежь в тупость. Я люблю свою жену, родителей, сестру. Люблю детей, друзей, пирожки с капустой, свою профессию, весну. Люблю, когда люди улыбаются, когда меня узнают. Я хочу стать великим артистом, великим человеком, великим во всем. Моя мечта — чтобы на доме, где я жил, висела мемориальная доска. Чтобы обо мне слагали легенды, как о Фаине Раневской, и писали книжки.
— Что для вас значит слово «любовь»?
— Любовь — это то, ради чего мы существуем. Если говорить обо мне, то я все делаю по любви. Это какой-то момент отрыва от земли, когда чувствуешь невесомость внутри, когда тебе хорошо, когда тебя не волнует, что происходит вокруг.
— А какой вам видится идеальная женщина?
— Это любящая женщина, умеющая сделать своего мужчину. Я не верю, что человек, у которого все плохо в личной жизни, сможет стать великим. Возле всех великих людей были женщины, которые их делали.
— Вы с детства верите в Бога?
— Да. Веру мне привила бабушка. Ничего не происходит на этой Земле просто так. С самого детства я знал, что существует Бог. Сначала не понимал, где Он, — мне казалось, что это старик, который сидит на облаках. Ребенку сложно объяснить, что это не человек, что это внутри нас, что Бог везде.
— Вы сторонник патриархальной семьи?
— Нет. Во всяком случае, у меня она не патриархальная.
— Как насчет диеты и спорта?
— Постоянно борюсь с весом. Нельзя есть после шести и до двух — на еду остается только четыре часа. Соблюдаю пост. Три раза в неделю хожу в тренажерный зал. Мне еще нравятся автогонки, прыжки с парашютом и серфинг, но меня не пускает жена! Она боится за меня. И правильно: такого, как я, надо поискать, потому что я клевый!
(с) - "Аргументы и факты"
Другие статьи
На главную!